|
Андрей БАЛАБУХА
ПРОШЛОЕ В БУДУЩЕМ, или ДУЭТ "БАБОЧНИКОВ" И "ВЕТОЧНИКОВ"
Послесловие к роману Михаила Ахманова
"Ассирийские танки у врат Мемфиса"
Египет! сила странная в неяркости
твоей!
Валерий БРЮСОВ
Между Древним Египтом и нашим отечеством явственно прослеживаются,
как очень точно, хотя и по совсем иному поводу сказал тот же Валерий
Яковлевич Брюсов, "тайные властительные связи", некое странное сродство.
Но позвольте! Как такое возможно? Где Египет, где Русь, что общего
между Северной Африкой и Восточной Европой? К тому же, строго говоря,
Древний Египет кончился за тридцать лет до Рождества Христова с падением
династии Лагидов, иначе именуемых Птолемеями, то есть со смертью царицы
Клеопатры. А Древняя Русь (хотя куда справедливее все-таки вослед
европейским историкам называть ее Средневековой Русской державой, дабы
не ставить в один хронологический ряд с Древней Грецией, Древним Римом
и иже с ними) началась, по сути дела, с призвания варягов, то есть с
вокняжения Рюрика в 864 году. Разрыв в девятьсот лет!
Оставим в стороне псевдоисторические построения, выводящие, например,
древних египтян из причерноморских степей, где обитали представители
трипольской, древнеямной и майкопской археологических культур (вследствие
чего предками неджесов и роме становятся, заметьте, наши прародители -
некий "славянский праэтнос"!). Спекуляции - на то они и спекуляции.
А вот вышеназванное родство все-таки существует.
И не только в том оно заключается, что наше, казалось бы, исконное
выражение "сокол ты мой ясный", как убедительно доказал в одном из своих
историко-филологических эссе мой покойный друг Александр Александрович
Щербаков, пусть не прямиком, но косвенно восходит к египетскому соколу
Гору.
И не только в том, что русских с объединяет с древними обитателями
долины Нила дивное умение испытывать на чужбине, как бы хорошо они там
ни устроились, к каким бы вершинам ни были вознесены судьбой, нестерпимую
ностальгию по родным березам или зарослям папируса. Кто не верит - пусть
прочитает ту самую древнеегипетскую "Повесть о Синухете", к тексту которой
неизменно обращается герой ахмановского романа.
И не только во врожденном всенародном пристрастии к великим стройкам
- еще нарком Лазарь Моисеевич Каганович сравнивал Днепрогэс и Беломорканал
с египетскими пирамидами (о канале, соединявшем некогда Нил с Красным
морем, он, похоже, не знал), тем самым невольно, а может, и вполне
сознательно проговариваясь, что сооружено и то, и другое рабским трудом.
Ну как тут не вспомнить сонет все того же поэта-симоволиста Брюсова:
Я раб царя, и жребий мой безвестен:
Как тень зари, исчезну без следа,
Меня с лица земли судьба сотрет, как плесень;
Но след не минет скорбного труда,
И простоит, близ озера Мерида,
Века веков святая пирамида.
Куда уж символичнее!
Подобных "...и не только..." можно было бы выстроить более чем
внушительный ряд, однако и вышеприведенного хватит. Sapienti sat. *)
Но вот одна история, уже напрямую связанная если и не с отечественной
фантастикой, то с одним из ее классиков. Великолепную историческую дилогию
"Великая Дуга" Иван Антонович Ефремов писал в хронологии событий: сперва
первую, более древнюю часть, повесть "Путешествие Баурджеда", относящуюся
ко временам правления фараона Джедефра, то есть к концу XXVII - началу
XXVI веков до Р.Х., а уже потом вторую, повесть "На краю Ойкумены",
действие которой разворачивается многими столетиями позже. А вот изданы
повести были в обратном порядке: "На краю Ойкумены" - в 1949 году, а
"Путешествие Баурджеда" - только в 1956-м. И отнюдь не случайно - слишком
уж много нежелательных ассоциаций возникало (или, по крайней мере, могло
возникнуть) у советского читателя. Судите сами: герои повести живут в
мире, отделенном ото всех остальных стран если и не железным, то папирусным
занавесом. В государстве, где повсюду возведены лагеря-шене (пусть и
согнаны в эти лагеря не зэки, а классические рабы). В стране, где за всеми
неусыпно бдят "вестники Великого Дома"... А судьба казначея бога Баурджеда
и его спутников, изведавших необъятность мира и вернувшихся в родную
Та-Кем, невольно вызывает в памяти образы тех, кто прошагал половину
Европы, а по возвращении оказался на одном из островов "архипелага Гулаг".
И потому вовсе не удивительно, что выйти в свет "Путешествие Баурджеда"
смогло лишь через полтора года после смерти Отца Народов - ахмановского
"фараона Джо-Джо, который строг, но справедлив".
Может, и не в прямом, а всего лишь в двоюродном родстве мы с Древним
Египтом, однако соседство это впрямь оказывается порою опасным. Во всяком
случае, как видите, для писателей.
Времена, впрочем, меняются. И Михаилу Ахманову ничто, слава Богу,
не угрожает. А вот обратился он в своем альтернативно-историческом
фантастическом романе именно к Древнему Египту никоим образом не случайно.
Здесь отчетливо прослеживается преемственность литературной традиции.
Вот с традиции, с истоков жанра и начнем.
ИГРЫ УМА
Общеизвестно, что основоположником его - в беллетристике - явился
Марк Твен, выпустивший в 1889 году знаменитый роман "Янки из Коннектикута
при дворе короля Артура". Об этом романе мне пришлось уже кое-что сказать
в статье о прогрессорах и прогрессорстве, служившей послесловием к одной
из предыдущих книг Михаила Ахманова, **) а посему повторяться здесь и
сейчас не стану, хотя к одному из аспектов марк-твеновского романа нам
вернуться все-таки еще придется. В данный момент важно другое: без малого
сто двадцать лет назад шлюзы раскрылись и хлынул поток. В нашей фантастике
одними из первых влилась в него троица молодых и ретивых свердловчан -
или все-таки екатеринбуржцев, город-то был переименован только-только? -
Вениамин Гиршгорн, Иосиф Келлер и Борис Липатов, чей "Бесцеремонный РОМАН"
(именно так - всеми прописными, ибо бесцеремонно как само произведенин,
так и его герой по имени Роман, работают оба смысла) увидел свет в 1924
году. А потом пошло-поехало...
Понять подобное увлечение нетрудно: едва ли не каждый из нас хоть
раз, да задумывался: что было бы, если бы... Если бы на пути потопа
гуннов встал один-единственный пулеметный взвод... Если бы провод с током
отпрянул не у Фарадея, а у Архимеда... Если бы Сосо Джугашвили родился
девочкой... Есть, конечно, во всем этом еслибыянстве некая порочность
- так мало ли у нас пороков? Этот же - на вид безобиден, особенно если
предаваться ему понемножку, в свободное от общественно-полезных занятий
время. Если в меру, то занятие это даже приветствуется: во-первых,
упражняешься в начатках абстрактного мышления, во-вторых, отключаешься
от воспаленных проблем современности, избавляешь занятых людей и
организации от своих докучных вопросов - то тебе не так, это не туда...
Словом, витай себе во вчерашних облаках - благое дело!
И витают.
Признаться, при всем воображении не могу представить себе монографии,
где были бы рассмотрены и перечислены все альтернативно-исторические
писания, ибо имя им - легион. Так что нам с вами стоит ограничиться лишь
разговором об основных тенденциях, о типологии, при необходимости прибегая
к тем или иным литературным примерам.
Впрочем, не только литературным. Свою лепту во благое дело сотворения
альтернативной истории внесли и сами служители Клио - как профессиональные,
так и не слишком. И здесь нельзя не назвать первого и главнейшего из них
- автора "Постижения истории", сэра Арнольда Джозефа Тойнби (1889-1975).
Его со младых ногтей волновало, как увязать многовариантность возможного
исхода исторического процесса с единственностью его реального исхода. Он
от души завидовал физикам - ведь мог тот же Резерфорд, например, провести
серию экспериментов, обстреливая атомы золота альфа-частицами и наблюдая
все возможные исходы столкновений. А вот историку не дано изучить
последствий хотя бы двух вариантов одного исторического события! И,
в соответствии с традициями физики, поставил мысленный эксперимент
(помните "демонов Максвелла"?), в 1969 году выпустив два (судя по всему,
из многих) альтернативно-исторических эссе с достаточно красноречивыми
заглавиями, чтобы никакие пояснения не были нужны - "Если бы Александр
не умер тогда..." и "Если бы Филипп и Артаксеркс уцелели..."; оба они
были переведены на русский, и всяк желающий может с ними ознакомиться.
Пример оказался до чрезвычайности заманчив, и если маститые историки ему
в массе своей все-таки не последовали (академизм обязывает!), то некоторые
более молодые их коллеги, а главное - армия любителей, радостно ринулись
на поле боя. Переигрывались (и продолжают переигрываться) все мыслимые
битвы и войны; безвременно почившие властители проживали долгие жизни и
совершали великие деяния; злодеи вычеркивались из истории...
Игры ума? Натурально. Но ничуть не праздные. Исследование не
реализовавшихся вариантов, как ни крути, но помогает понять: а наш,
единственный, историей зафиксированный, что он? Проявление закономерности?
Следствие чистой случайности? Могло быть иначе или иначе быть не могло?
И на поверку оказывается, что многочисленные опусы, описывающие мир,
где в ходе Гражданской войны в Америке, например, победу одержали не
федералисты-северяне, а южане-конфедераты, или же появились два
сосуществующих государства, где Россия выиграла Русско-японскую войну,
Соединенные Штаты не вступили в Первую мировую и так далее, - все эти
многообильные труды профессионалов и любителей, при всей своей спорности,
спекулятивности и прочих грехах, в конечном счете помогают обрести
бинокулярность, стереоскопичность исторического зрения. Картина в итоге
предстает объемной и яркой.
И нередко трудно провести грань: что перед нами? Альтернативно-
историческое исследование, эссе в духе Тойнби, или же фантастический
роман последователей Гишгорна, Келлера и Липатова? Историки апеллируют
к сочинениям писателей, писатели - к научным трудам... Одни поверяют
алгеброй гармонию, другие - алгебру гармонией... И, подозреваю, разделение
здесь вообще можно проводить не столько по признаку научности, сколько
по степени интересности, по мере таланта автора.
Однако можно сказать, что в целом подходы к проблеме альтернативной
истории выработались.
Первый гласит: история - суть священная корова, она неприкосновенна,
а любые посягательства на нее должны быть в корне пресечены, причем
немедленно и, если потребуется, безжалостно. Прошлое изменять нельзя. Ибо
оно привело к появлению нашего мира и нас, любимых. На знамени адептов
оной точки зрения гордо красуется бабочка из рассказа Рэя Брэдбери
"...И грянул гром". Помните? В прошлом герой случайно наступил на бабочку,
и это породило цепочку последствий, приведших к установлению в США чего-то
вроде фашистской диктатуры. "Патруль Времени" Пола Андерсона, "Звезда над
нами" Чэда Оливера и множество других произведений НФ построено именно на
идее охранения истории. При этом либо подразумевается, что любое изменение
истории не к добру, ничего хорошего из этого не выйдет, либо же, если
вдруг да выйдет (возможна ведь, возможна альтернативно-историческая
утопия - хоть аксеновский "Остров Крым", хоть "Гравилет "Цесаревич"
Вячеслава Рыбакова вспомните, хоть благостное государство Ордусь из
романов Хольма ван Зайчика), так все равно ведь не к добру, поелику на
сцену выходит уже не наша история, которая, соответственно, обойдется и
без нас. Чего, естественно, быть никоим образом не должно.
Второй подход утверждает практическую бессмысленность любых
посягательств на историю. Здесь брэдберианской бабочке противопоставляется
иная концепция, наиболее отчетливо сформулированная Джеком Финнеем в
одной из любимых моих книг - романе "Меж двух времен". Позволю себе
(в несколько сокращенном виде) цитату: "...нет ни малейшего указания на
то, что ваше присутствие в прошлом хоть как-нибудь повлияло на события
настоящего... И должен вам сказать, что меня лично это нисколько не
удивляет. Это подтверждает гипотезу, с которой согласно большинство из
нас и с которой, я убежден, рано или поздно согласятся и остальные, -
гипотезу, которую мы назвали гипотезой... веточки в реке"... Как вам
известно, время нередко сравнивают с рекой, с потоком. То, что происходит
в какой-либо точке потока, в определенной степени зависит от того, что
произошло когда-то раньше выше по течению. Но каждый день, каждую секунду
происходит бессчетное множество событий, мириады событий, и некоторые
из них огромного масштаба. Так что, если время - река, то она неизмеримо
шире и глубже, чем Миссисипи в половодье. А вы... представляете собой
крошечную веточку, брошенную в ревущий поток. Не исключено, по крайней
мере теоретически, что самая маленькая веточка способна воздействовать на
поток в целом; она, например, может где-нибудь застрять и положить начало
большому затору, который в свою очередь может оказать влияние даже на
могучий поток. Стало быть, теоретическая возможность изменить историю,
по-видимому, существует. Но насколько она реальна? Каковы действительные
шансы что-либо изменить? Практически стопроцентная вероятность - за то,
что веточка, брошенная в невообразимо мощный поток, в необъятную Миссисипи
событий, не окажет на него никакого, ни малейшего влияния!.. Такова
теория и таковы факты". Правда, в самом романе изменение истории как
раз и происходит (в противном случае не было бы и увлекательной фабулы!),
однако тезис сформулирован ярко и четко. Давите вы себе в прошлом бабочек,
чихайте там на здоровье - никакого воздействия на наше настоящее ваши
действия не произведут. Если брэдберианцы-"бабочники" ставят любому
вмешательству в минувшее с целью изменения истории и создания ее
альтернативной версии (или даже при отсутствии такового намерения -
просто на всякий случай) некий этический запрет, финнеевский полковник
Эстергази этот запрет отметает - позиция прагматичная, но с моральной
точки зрения спорная. Однако последователей и у нее в избытке.
Третий подход не аморален, но внеморален. Прошлое нужно и должно
менять на благо будущему, как поступают, например, герои цикла романов
Василия Звягинцева "Одиссей покидает Итаку". У них имеется ясное
представление о собственном благе, благе своей страны и, разумеется,
человечества в целом. Ну а стремление ко всеобщему благу, известно,
без крови обойтись не может. Чего ж ее жалеть? Исходя из этих принципов,
можно, конечно, писать лихие (и даже подлинно увлекательные!) романы,
однако говорить о плодотворности подобной точки зрения - язык не
поворачивается.
Четвертый подход лучше всего иллюстрируется примером блестящего
рассказа Севера Гансовского "Демон истории" (и снова - вспомните "демонов
Максвелла"!). Тезис прост: история детерминирована, любое вмешательство
приведет лишь к изменениям, так сказать, косметическим, но никоим образом
не коренным. Ну, можно убрать Гитлера, даже всю его камарилью. Так что
же? Их место займут другие. И примутся творить то же самое. Правда, взамен
газовых камер они понастроят бассейны с серной кислотой, но что от этого
меняется? И невольно вспоминается один из лучших рассказов О.Генри, к
фантастике, как правило, не причисляемый - "Дороги судьбы". Герой трижды
оказывается в некоей точке бифуркации, начиная с которой ход событий
может принять различное течение, но какой бы путь он ни избирал, что бы
ни делал, в финале его так или иначе ожидала пуля, выпущенная из пистолета
с гербом маркиза де Бопертюи. Тезис, лежащий в основе четвертого подхода,
можно сформулировать. Можно уточнить. Отлить в слова столь точные, каких
не удавалось найти еще никому. Однако этим придется и ограничиться.
Для художественного творчества он малоперспективен, чтобы не сказать
бесперспективен вообще.
Пожалуй, более тупиковым (но блистательно тупиковым!) является
лишь подход, продемонстрированный "О.Генри советской НФ" Ильей
Иосифовичем Варшавским в рассказе "Выстрел" (помню, как еще в 1962 году
наш незабвенный Дед читал рукопись в клубе фантастов, что собирался
по средам в гостиной журнала "Звезда"). Рассказ откровенно пародийный,
ситуация стандартная: герои отправляются в прошлое, вступают там в
конфликт с неандертальцами, и один из них, некто Скептиалов, стреляет.
"Последствия этого выстрела превзошли взрыв десятка водородных бомб -
потому, что Скептиалов оказался [в полном соответствии со штампами жанра!
- А.Б.] потомком убитого неандертальца, а тот к моменту убийства не успел
обзавестись потомством. Убивший своего прямого предка Скептиалов мгновенно
перестал существовать, потому что не бывает следствия без причины. Но
раз он никогда не существовал, то не мог убить неандертальца, и тот
снова ожил, предоставив ему тем самым все права на существование и
одновременно возможность еще раз себя убить, после чего все началось
заново. Одновременно со Скептиаловым в режим "существую - не существую"
попали еще десять миллионов потомков убитого неандертальца, в том числе
автор этого рассказа, ввиду чего он не видит никакой возможности закончить
рассказ, пока не прекратится вся эта кутерьма". Никакой тут тебе
альтернативной истории - только пульсация "есть - нет". Парадокс,
анекдот, но, увы, не путь...
Вот и получается, что активно созидают лишь "бабочники" да
"веточники" вкупе с благотворцами, в сущности, являющими собой лишь
перезеркаленную ипостась первых (воздействие на прошлое эффективно,
следовательно, альтернативную историю сотворить можно, а всякого рода
этических проблем мы не решаем - и ежу ведь понятно, что в итоге рождается
прекрасный новый мир...).
Есть, впрочем, еще один путь. Однако он заслуживает отдельного
разговора.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ
Собственно, указал его еще Марк Твен, отправив своего Хэнка Моргана
не в реальную Англию, а в гости ко славному королю Артуру. Писателю не
нужно было связывать себя подлинной исторической обстановкой, дотошным
знанием деталей и фактов. Не надо было взвешивать, какие изменения
действительно могли произойти, а какие нет; какие новации бравого янки-
подрядчика прижились бы, а какие ни за что. Здесь прошлое - не реальность,
а лишь метафора, позволяющая от конкретной арифметики фактов перейти к
алгебре обобщения, осмысления, притчи. Вот и подарил Марк Твен своему
герою королевство легендарное, где большую часть персонажей также
составляют личности с одной стороны - легендарные, но с другой - всем
хорошо знакомые, а в результате достигается та самая точно выверенная
мера условности, которая дарует автору полную свободу в обращении с
описываемым миром, свободу без оглядки на какие бы то ни было исторические
реалии: какие хочешь - бери, а какие мешают - не бери в голову.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы это был специфически писательский
подход. Ученые в этом смысле ничуть не лучше. Или правильнее сказать -
не хуже? Право, не знаю.
Вот ведь уж и Тойнби, на что всем историкам историк, а в своем
эссе "Если бы Александр не умер тогда..." начисто проигнорировал,
например, прекрасно известный ему факт: все империи имеют определенный
и, как правило, не слишком большой, веками, но не тысячелетиями
длящийся срок жизни. Ну никак, при самых что ни на есть благоприятных
обстоятельствах не смогла бы просуществовать империя Александра
Македонского до наших дней. Но что с того? "Нам - гражданам державы,
основанной Александром Великим, - это мнение представляется нелепым.
Ведь в таком случае не было бы нашего нынешнего прекрасного мира,
которым правит сейчас Александр XXXVI!" И все тут.
Кстати, Михаил Ахманов следует здесь именно проложенным Твеном и
Тойнби путем. Ему нет дела, что древнеегипетская империя не смогла бы
просуществовать в неизменном (если не считать появления новых технологий)
виде до середины прошлого века. И форма правления должна была не раз
смениться. И религия - ведь известно же, что единобожие победило не
случайно, оно способствовало укреплению государственной власти, о чем
прозорливо догадался еще фараон-еретик (или фараон-реформатор - смотря
на чей вкус) Аменхотеп IV, более известный как Эхнатон.
С империями дело вообще обстоит не так просто. В самом этом слове
присутствует, похоже, некая притягательная для многих магия. История
знает империи, в которых не заходило солнце - Испанская, Британская и
так далее. Но нынешним фантастам грезятся империи иные - для которых не
кончается время, в реальности кончившееся, увы, даже для долгожительницы-
Византии. Скажем, поныне существующий Древний Рим, столицей одной из
провинций которого является Санкт-Петербург, как во многотомной эпопее
Марианны Алферовой (Романа Буревого) "Мечта империи". Об имперском
мышлении и укорененности его в нашем национальном сознании написаны
тома и тома. Но здесь речь, похоже, об ином. О тоске по стабильности,
заполоняющей душу в быстропеременчивом современном мире. А что ей
противопоставить? Конечно же, гранитную монолитность тысячелетних
империй. Что же еще? "Жить в провинции, у моря", может, и хорошо, но
все-таки непременно в империи, а не в какой-нибудь там республике...
Впрочем, все эти империи, замечу, ничуть не менее метафоричны,
нежели королевство логров, куда волею автора угодил Хэнк Морган. Авторов
меньше всего интересует принципиальная возможность такого варианта
истории. Важен лишь его эмоционально притягательный (или, заметно реже,
отталкивающий) художественный образ.
Вот этот путь, путь метафорической альтернативной истории, не
претендующий на скрупулезность исследования, не слишком озабоченной
возможностью или невозможностью реализации сценария, наверное, наиболее
плодотворен. Естественно, только для художественной литературы - от
альтернативно-исторических трудов ученых мы все-таки вправе ждать иного.
И тот же Тойнби, вопреки логике на многие столетия растянув существование
всемирной империи Александра Великого, первые десятилетия продолжения
формирования ее в случае, если бы герой не скончался в Вавилоне в 323
году до Р.Х., рассмотрел и обосновал детальнейшим образом. Это уже потом,
в финале эссе, пошли размашистые мазки. Но романист, повторяю, от подобных
забот свободен.
Ибо ему хватает иных забот.
ИГРЫ ПАТРИОТОВ
Наиболее распространенная из них - жажда в тоске по
Несбывшемуся (не в гриновском понимании, разумеется) переписать прошлое.
Преимущественно - своей страны. И не просто переписать, но сделать его
лучше, вернуть потерянное, прибрать к рукам не доставшееся... Это куда
интереснее построений чисто умозрительных. Ну, переиграем мы битву при
Босуорте, останется на английском троне добрый король Ричард III из дома
Йорков, не взойдет на престол династия Тюдоров... Не возникнет на сцене
венценосное чудовище Генрих VIII, этот английский Иван Грозный, не
состоится блистательное елизаветинское Возрождение... Но что нам до того?
Конечно, героев выписать можно, психологию, интригу, драйв, как теперь
принято говорить, экшен. Прекрасный может получиться роман. Да только
души как-то не согреет.
Иное дело - изобразить, как мы могли бы победить тех и этих.
Как в "Красных звездах" Федора Березина, где наши армии под мудрым
руководством фараона Джо-Джо, то есть, простите, товарища Сталина,
первыми вступив в войну, напропалую крушат сперва Германию, потом - всю
Европу, а между делом и Америку. Подобное же происходит и в романе Олега
Герантиди "Превосходящими силами". Просто, без затей, но души греет. Не
все, разумеется, но достаточно многие, если судить по числу переизданий.
Можно и Гражданскую войну переиграть, и революции - хоть Февральскую,
хоть Октябрьскую (как раз последнее происходит у современных преемников
Гиршгорна, Келлера и Липатова - в романе "Смело мы в бой пойдем. Черное
солнце" А.Авраменко, Б.Орлова и А.Кошелева). Но все это, с позволения
сказать, наиболее примитивные игры патриотов.
Есть и посложнее, отменным образчиком чего является роман Андрея
Лазарчука "Всех способных держать оружие", где вслед за горестным
поражением в войне с фашистской Германией ужавшаяся до Сибири Россия
собралась с силами - и вернула, вернула-таки все, да еще воплотив в
жизнь вековую свою геополитическую грезу в виде обретения Константинополя
(кому же он должен принадлежать, если не Третьему Риму!) и, следовательно,
контроля над Босфором и Дарданеллами (как же сладостно это исполнение
мечты о Проливах!). Но оставлю иронию - роман-то впрямь замечательный...
Но можно обратиться к той же теме иначе. Что и сделал в своих
"Ассирийских танках у врат Мемфиса" впервые включившийся в игры патриотов
Михаил Ахманов.
К альтернативной истории он уже обращался - десять лет назад,
в романах "Другая половина мира" и "Пятая скрижаль Кинара". Однако там
автором двигал интерес бескорыстно-умозрительный: представить себе мир,
в котором не европейцы открыли Америку, а наоборот, продвинутые аборигены
Нового Света явились открывать Старый. Очень интересный мысленный
эксперимент, но... смотри четырьмя абзацами выше.
К египетской теме Михаил Ахманов обращался тоже - скажем, в романе
"Страж фараона", действие которого разворачивается во времена правления
царицы Хатшепсут (1525-1503 гг до Р.Х.). И, надо сказать, в истории,
литературе и реалиях Древнего Египта изрядно понаторел - благодаря как
неуемному книгочийству, так и дружбе с петербургским египтологом Андреем
Георгиевичем Сущевским.
И вот теперь родился Египет не Древний, альтернативно-исторический.
И, собственно, не только сам Египет, но с ним и весь мир - по крайней
мере, средиземноморский, ближневосточный, европейский. К тому же
совершенно, как мы уже говорили, нереальный.
Впрочем, говорили мы и еще об одном - о свойственной Ахманову
приверженности традиции.
Если в "Страже фараона" он шел по стопам Ефремова в том смысле,
что стремился воссоздать подлинную обстановку на уровне современных
египтологических представлений, то на этот раз он пошел за ефремовской
метафорой. Древний Египет - вообще страна, можно сказать, специально
созданная для метафорического осмысления реальности, особенно реальности
имперской и тоталитарной, порукой чему столь показательные каждый для
своего времени романы, как "Фараон" (1896) Болеслава Пруса или, например,
"Фараон Эхнатон" (1968) Георгия Гулиа... Что же тут удивительного, если
Ахманову захотелось, пользуясь брюсовской строчкой, "корабль свой кинуть
вслед за египетской кормой"?
На первый взгляд, затея довольно бесхитростная и вполне в духе
нашего постмодернистского времени - разыграть под видом ассиро-египетской
войны этакий пастиш на темы Великой Отечественной. Так и слышу гневные
голоса, спешащие обвинить автора во всех смертных грехах. Да вот только
зря.
Потому что в сердцевине романа - проблема более чем серьезная.
Что есть подлинный патриотизм? Это вам не мечта о Проливах...
Раз уж мы ведем разговор об альтернативной истории, давайте
рассмотрим ситуацию, чрезвычайно занимавшую меня во время работы над
главой о Спартаке для книги "Когда врут учебники истории". Представьте,
что генерал Власов, тот самый, командующий Второй ударной армией,
основал свою Русскую освободительную армию (РОА) не в немецком плену,
а при совершенно иных (причем теоретически - вполне допустимых)
обстоятельствах. Предположим, оказавшись одним из узников Гулага, он
сумел (например, при формировании из зэков штрафных частей для фронта)
поднять мятеж. Ну, скажем, не мятеж, а восстание - ведь, как известно,
Мятеж не может кончиться удачей,
В противном случае его зовут иначе.
Затем сколотить вокруг первоначального ядра ощутимую военную силу.
Силу, направленную одновременно (может, в какой-то последовательности,
не суть важно) на отпор противнику и смену режима. Можно было бы счесть
его действия патриотическими? Естественно, постигни его неудача - и он
стал бы государственным преступником. А вот добейся он успеха? Что тогда?
Подчеркиваю, чтобы отношение к личности не определило отношения к ситуации:
я не имею в виду реального генерал-лейтенанта Андрея Андреевича Власова,
о нем разговор особый, не здесь ему место; имя - лишь подходящее клише
для рассматриваемого сценария.
Известно - сколько людей, столько мнений. Но чтобы все-таки
разобраться с поставленным вопросом, нужно сперва понять, что же такое
патриотизм вообще. "Российский энциклопедический словарь" лаконичен:
"Патриотизм (от греч. patriotes - соотечественник, patris - родина),
- любовь к родине; привязанность к месту своего рождения, месту
жительства". "Патриот, патриотка - любитель отечества, ревнитель о
благе его, отчизнолюб" - добавляет "Словарь живого великорусского языка"
В.И.Даля. "Патриотизм - преданность и любовь к своему отечеству, к своему
народу" - говорит "Толковый словарь русского языка" Ожегова и Шведовой.
Вроде бы все ясно, все поют в унисон. Вот только - что же есть отечество?
Согласно последнему из упомянутых выше источников, "Отечество - cтрана,
где человек родился и к гражданам которой он принадлежит". РЭС и словарь
Даля вообще не дают дефиниций таким понятиям, как отечество и родина.
Мы-то, при советской власти воспитанные, привыкли отождествлять страну
и государство, строй, правящий режим. Но так ли это? Самое радикальное из
числа общеизвестных патриотическое высказывание принадлежит американскому
военному моряку Стивену Декейтору (1779-1820): "Это моя страна, и права
она или не права, она все равно права". Впрочем, и на его родине с ним
солидаризируются далеко не все. К тому же страна в принципе не может быть
права или не права - это понятие географическое, на худой конец, политико-
географическое. Правой или не правой может быть лишь принимающая решения
власть. А распространяется ли на власть понятие отечества? Является ли она
неотъемлемой составной частью понятия родины?
И получается, что суждение о нашем альтернативно-виртуальном
генерале Власове целиком и полностью зависит от ответа на этот вопрос.
Чтобы его деяния (в случае, напомню, успеха) были сочтены патриотическим
подвигом, он должен непременно свою страну любить. С этим все ясно. Но
вот обязан ли он столь же пылко любить власть, в стране на данный момент
существующую? Проблем здесь немало. Например, как быть с присягой? Но
присягают ведь на верность родине, а не правительству... Продолжать не
стану.
Вот со всем этим гордиевым узлом проблем сталкивается опальный,
в каменоломни сосланный египетский полковник-чезу. Сам ломает голову,
благо волею судеб, автора и литературной традиции (точь-в-точь как
у Хэнка Моргана) голова у него для решения подобных вопросов весьма
подходящая, недаром же он "Повесть о Синухете", за тысячи лет до его
рождения написанную, наизусть чешет. Признайтесь, многие ли могут
сейчас в оригинале "Повесть временных лет" прочесть, а?
Заодно же бравый спецназовец и нас с вами задуматься заставляет.
Причем как бы между прочим, ведь по сути своей он все-таки человек
действия, и роман в полном соответствии с веяниями нашего времени
действием до отказа насыщен, так что никаких особенных размышлений-
рассуждений. Просто принятие очередных решений, очередные поступки,
за которыми многое стоит, многое прочитывается, но все равно большую
часть изволь, читатель, вычитывать и додумывать сам. Как в хорошей
книге и положено.
Вот такие игры патриотов мне весьма по душе. Вероятно, потому
что никто в романе - за исключением отдельно взятых Ушей Фараоновых
да жрецов из спецслужб - не пытается учить любить родину (помните,
классическое: "Я вас, гадов, научу, как родину любить!").
Ее просто любят.
Но это уже разговор о любви, а его я когда-то вел в послесловии
к другой ахмановской книге. ***) Впрочем, о любви можно говорить
бесконечно... Но именно потому лучше вовремя остановиться.
Готов допустить, что при чтении книги я встречно из собственной
души в роман что-то вложил - такое, может быть, о чем автор и не думал.
Но если даже и не думал, так меня заставил - что и есть, замечу a propos,
наиглавнейшая писательская задача.
И еще я рад, что Михаил Ахманов не присоединился к дуэту
"бабочников" и "веточников": он поет традиционную песню - но соло.
-----------------------------------------------------------------------
*) Sapienti sat (лат.) - умному достаточно (сказанного).
**) Ахманов М.С. "Недостающее звено", "Эксмо", 2006.
***) Ахманов М.С. "Я - инопланетянин", "Эксмо", 2002.
|
