|
А.Колганов
РЕДКИЙ ЖАНР: УТОПИЯ
Рецензия на роман М.С.Ахманова "Ливиец",
изд-во "ЭКСМО", 2004, 480 с.
А.И.Колганов, д.э.н., ведущий научный сотр. МГУ
Журнал "Альтернатива", N 2, 2005 г
Подавляющее большинство произведений современной научно-фантастической литературы (как иностранной, так и российской)
относится к антиутопиям или, во всяком случае, несет в себе изрядный
элемент антиутопии. В них либо переносятся в будущее многократно
усиленные противоречия сегодняшнего дня, либо экстраполируются на
будущее потенциальные проблемы, связанные с социальными последствиями
зарождающихся сейчас тенденций научно-технического прогресса (один
из самых популярных нынче приемов - разного рода спекуляции на тему
последствий генно-инженерных экспериментов). В этих произведениях
авторами переживаются либо очевидные проблемы современности, либо
страх перед нарастанием и усугублением подобных же проблем в будущем.
Утопия - жанр, в современную эпоху гораздо более редкий.
Казалось бы, в довольно недалеком прошлом можно было бы найти целый
мешок утопий в произведениях советской фантастики. Но нет. За весьма
небольшими исключениями советская фантастика представляла собой
классический советский производственный (реже - приключенческий,
шпионский, политический, исторический или воспитательный) роман
(повесть, рассказ), перенесенный в "космические" декорации, или,
во всяком случае, снабженный некоторым количеством фантастических
элементов.
Однако и утопии тоже были. Целиком к этому жанру можно отнести,
пожалуй, лишь "Туманность Андромеды" И.Ефремова и "Полдень. ХХII век"
братьев Стругацких (и отчасти примыкающие сюда их же книги "Путь на
Амальтею" и "Стажеры", хотя они скорее тяготеют к производственному
роману). Как фактор контрастности художественных образов, отдельные
штрихи утопии присутствуют и в некоторых антиутопиях этих же авторов
- в "Часе Быка" И.Ефремова, в "Трудно быть богом", "Попытке к бегству"
и "Обитаемом острове" братьев Стругацких.
Надо сказать, что и в таких книгах Стругацких, как "Жук в
муравейнике" и "Волны гасят ветер", действие разворачивается на фоне
общества, которое тоже может быть названо коммунистическим - в нем
действуют люди, не обремененные соображениями корысти или борьбы за
власть. Однако центральные конфликты этих произведений во многом не
зависят от такого фона, и эти конфликты могут развертываться в любом
технологическом (индустриальном и более позднем) обществе. Конечно,
люди корыстные или одержимые властными амбициями иначе решали бы эти
конфликты - но вот само-то содержание конфликтов, дебатируемых в этих
романах (проблема допустимости и целей вмешательства в развитие более
отсталых обществ, вопрос о пределах допустимого в борьбе с внешней
угрозой, проблема раскола цивилизации на достигшие разного уровня
развития и потому культурно чуждые друг другу слои) от этого не
изменилось бы.
Впрочем, не буду обижать и советский фантастический
производственный (и прочий) роман. Какой-то оттенок социальной утопии
присутствовал и в лучших произведениях этого жанра. Но за упомянутыми
выше исключениями эта социальная утопия нигде не была стержнем
научно-фантастического произведения, а очень часто сводилась лишь
к скудной дани убогим официальным клише "научного коммунизма". Стоит
заметить, что эта дань была скудной и тогда, когда клише "научного
коммунизма" воспринимались как навязанная необходимость, и тогда,
когда авторы искренне стремились следовать официальному социальному
заказу - ведь даже из искренней демонстрации казенного оптимизма вряд
ли можно сотворить что-либо талантливое.
Утопии Ефремова и Стругацких содержат картину общества, которое
они сами тогда интерпретировали как высшую фазу коммунизма. Однако это
не совсем так. То общество, которое изображено в данных утопиях, еще не
освободилось целиком от противоречий, вызвавших его появление. Поэтому в
жизни такого общества смешаны как противоречия и проблемы, унаследованные
от прошлого, так и его собственные противоречия. Типичный пример - наличие
проблемы нетворческого, монотонного, репродуктивного труда. Обе утопии
разрешают противоречие, связанное с необходимостью для части людей
заниматься именно таким, непривлекательным и не способствующим развитию
личности человека трудом, через механизм перемены труда. Они не находят
путей устранения данной проблемы, а лишь ищут форму ее смягчения.
В "Туманности Андромеды" занятия таким нетворческим трудом
служат чем-то вроде временного пристанища для личности, пережившей в
своих творческих (или личных) амбициях какую-либо неудачу, как способ
отвлечься от охвативших человека мучительных раздумий над выходом из
личного или творческого конфликта. Или же такая работа может выступать
как добровольно принятый на себя долг перед обществом. Характерно,
что Ефремов пытается избежать при этом какого бы то ни было элемента
социального принуждения (даже чисто морального) и потому вовсе уходит
от постановки проблемы - а что, если добровольцев на такие работы
окажется явно недостаточно?
У Стругацких, как можно догадаться (ибо в общей форме это прямо
не формулируется), занятие "обыкновенным", нетворческим трудом является
необходимой ступенью социального роста, временной обязанностью каждого
молодого человека (и, возможно, необходимой начальной ступенью при
переходе к новому виду деятельности). Здесь прямое принуждение также
отсутствует, но есть некоторая социальная традиция (опирающаяся - и здесь
перекличка с Ефремовым - на чувство долга перед обществом). Что произойдет,
если личные желания человека все же придут в конфликт с такой традицией,
Стругацкие, как и Ефремов, не раскрывают.
Точно также обе утопии содержат проблему ограниченности
материальных ресурсов. Правда, эта ограниченность существует для
них уже не в сфере личного потребления, а в сфере производственной
и творческой деятельности. Она предстает и в форме ограниченности
производства новейших образцов оборудования, ограниченности энергетических
и технических ресурсов для исследовательских программ, ограниченности
кадровых ресурсов, которые можно привлечь для тех или иных научных
исследований, и в форме ограниченных возможностей средств сообщения,
и ограниченной продолжительности человеческой жизни, неспособной
обеспечить полную реализацию творческих способностей человека за срок
его существования.
Таким образом, на самом деле это - еще не совсем "полный
коммунизм". Полный коммунизм только начинается тогда, когда человек
покидает сферу непосредственного участия в производстве материальных
благ, когда "прекратится такой труд, при котором человек сам делает то,
что он может заставить вещи делать для себя, для человека", когда труд
выступает "в виде деятельности, управляющей всеми силами природы" и
превращается в "экспериментальную науку, материально творческую и
предметно воплощающуюся науку", когда развитие человека происходит
"как беспрестанное устранение предела для этого развития", и является
"абсолютным выявлением творческих дарований человека" (цитируется по
/1/).
С точки зрения социально-экономических отношений этому
соответствует торжество свободного общественного объединения людей
(принцип свободной ассоциации), на основе чего люди организуют
производство по заранее обдуманному общему плану, и переход к прямому
участию людей в коллективном продукте их деятельности (чему соответствует
принцип распределения по потребностям). Как следствие развития таких
отношений происходит отмирание государства, отмирание отношений товарного
производства и обмена, стираются классовые различия между людьми. Лишь
общество, нашедшее возможности преодолеть ограниченность материальных
ресурсов и тем самым обеспечить "абсолютное (выделено мною - А.К.)
выявление творческих дарований человека", может достичь такого состояния.
И вот, совсем недавно в отечественной фантастической литературе
появилась утопия, в которой создана картина подобного общества, уже
длительное время развивающегося на своей собственной основе и уже
далеко прошедшего по пути устранения пределов для развития человека.
Я имею в виду роман Михаила Ахманова "Ливиец".
Автор - что, в общем-то, достаточно предсказуемо, - полностью
избегает термина "коммунизм" и вообще каких-либо терминов из области
общественных наук, способных тем или иным образом квалифицировать то
общество, которое он изображает. Однако либо в силу невероятного
творческого чутья, либо, помимо этого, еще и некоторого (тщательно
скрываемого даже в его комментариях к своему роману) знакомства с
соответствующими социальными концепциями, Михаил Ахманов изображает
общество, полностью соответствующее всем критериям полного коммунизма,
которые были приведены выше.
По словам самого автора (в его кратком послесловии в книге), он
задался целью смоделировать общество, где снято большинство материальных
ограничений, с которыми сталкиваются общества современного типа. В его
будущем нет проблемы средств существования, т.е. получение этих средств
не представляет собой какую бы то ни было проблему, а их достаток
представляется просто естественным состоянием (и, соответственно,
устранена всякая борьба между людьми за жизненные средства).
Написав предыдущую фразу, я порывался было уточнить: "полный
достаток", "получение в любых количествах". Но в том-то и дело, что
"любые" количества жизненных средств человеку будущего не нужны. Для
него не существует проблемы погони за благами, а потому нет и проблемы
накопления пирамиды излишних благ. Нет в этом обществе и потребностей,
искусственно навязываемых ради расширения сбыта. Поскольку главной
сферой интересов становится творческая деятельность, то и потребление
определяется тем, что необходимо для беспрепятственного участия в
такой деятельности. Человеку будущего в романе Ахманова (и это
соответствует научному прогнозу) нужно многое, весьма многое, но вот
что ему точно не нужно, так это потребление ради потребления и поиск
самоудовлетворения в количестве потребляемых благ.
В будущем "Ливийца" нет проблемы ограниченности средств
сообщения - человек практически мгновенно переносится в любую точку
освоенного пространства. В этом мире нет проблемы занятия нетворческим,
тяжелым, монотонным, непривлекательным трудом - в нем давно уже нет
необходимости и потому таковой попросту исключен из реалий мира.
Отсутствует деятельность, подчиненная соображениям материальной выгоды
или приказу свыше. Сферой деятельности людей остается только творчество
- воспитание, художественное творчество, целительство, гуманитарные,
естественнонаучные и галактические исследования. Наконец, снята проблема
ограниченной продолжительности жизни - теперь она лимитируется лишь
способностью человека вынести длительность своего собственного
существования (но и за этим пределом найден способ сохранить личность
человека).
Совершенно логично, что в этом мире нет денег, нет государства
(и, соответственно, средств государственного насилия), нет преступности
как социального явления, нет войн, нет религии и даже сколько-нибудь
значимых суеверий, а распределение осуществляется по потребностям - что
касается как распределения средств существования, так и самой творческой
деятельности. В данном обществе не существует никакого классового деления.
Разумеется, сохраняется масса индивидуальных различий - по личным
склонностям, по чертам характера, по сфере деятельности, по возрасту,
полу и т.д. Но ни одно из этих различий не становится основанием для
тех или иных преимуществ в экономическом отношении, или с точки зрения
власти (ибо само это понятие по существу отмирает), или даже символического
социального статуса.
Люди в романе Михаила Ахманова объединяются в ассоциации (койны)
по принципу общности интересов и видов деятельности. Эти общности являются
добровольными, самоуправляющимися и саморегулирующимися. Деятельность в
рамках этих общностей регулируется взаимным согласием участвующих в ней
людей. Существуют также сообщества людей, объединенных личной склонностью
(любовью, дружбой) - варны. Семья в современном ее понимании отсутствует.
Михаил Ахманов вводит в описываемом им будущем предпосылку
разрыва связи биологического воспроизведения потомства с семейно-брачными
отношениями. Вероятно, это необходимо автору в качестве дополнительного
фактора для придания большей убедительности рассматриваемой им возможности
общественного воспитания детей, поскольку в этой сфере приходится
сталкиваться с дремучими предубеждениями современного обывателя. Ведь в
"Ливийце" предполагается резкое возрастание роли общественного воспитания
детей, основанного, главным образом, на добровольном сотрудничестве
воспитуемых и воспитателей, а также профессиональных воспитателей и
родителей (которые в буквальном смысле родителями не являются, а скорее
выступают как индивидуальные воспитатели и личные опекуны).
Однако самым интересным в утопии Михаила Ахманова являются
не эти (как предсказанные ранее, так и сконструированные им самим)
характерные черты коммунизма, составляющие хотя и значимый, но все же
фон повествования, а попытка реконструировать те социальные противоречия,
которые движут жизнью описываемого им общества будущего. На мой взгляд,
эта попытка предпринята в правильном направлении - он ищет противоречия
в области морально-этических конфликтов (а говоря на более точном
философском языке - в области субъект-субъектных отношений), вырастающих
как из динамики личных отношений людей, так и из той деятельности, в
которую они включены.
Конфликты, сопутствующие творческой деятельности, выступают
ведущими социальными противоречиями такого общества. Проблемы столкновения
личных амбиций в реализации творческих проектов, социальных последствий и,
соответственно, допустимости тех или иных научных экспериментов, влияния
исследовательской деятельности на личность человека, который ею занят -
вот те проблемы, с которыми сталкивается в своей повседневной жизни
человек того мира. И это проблемы переживаются людьми как не менее жгучие
и животрепещущие, чем для нас конкурентная борьба, необходимость дотянуть
до получки, терроризм или исход очередных выборов.
Что относится к несомненной удаче романа "Ливиец", так это живые
образы людей будущего - людей, не обремененных корыстными и суетными
страстями нашего сегодняшнего дня, но от этого не менее глубоко чувствующих
и переживающих те жизненные коллизии, которые выступают на передний план
в днях грядущих. Образы "Ливийца" бесконечно далеки от тех ходульных,
рафинированно-правильных героев, которыми нас в изобилии снабжала массовая
советская фантастика. Они более живые, чем в "Туманности Андромеды" (хотя
И.Ефремов старательно пытался смоделировать не только "производственные",
но и личные конфликты своего общества), и чем в "Полдне" Стругацких, где,
кстати говоря, авторы старательно избегали живописания любых проблем
личных взаимоотношений людей, возникающих не на почве их основной
деятельности.
Любопытно, что Ахманов явным образом противостоит практически
общепринятому в современной литературе (в том числе и фантастической)
тезису о неизменной эгоистической природе человека. В "Ливийце", напротив,
подчеркнуто, что личность человека настолько изменилась, что, например,
крайне трудно найти желающих участвовать в исследовательских экспериментах
по погружению в далекое прошлое - именно потому, что нравственные нормы
человека будущего вступают в очевидный конфликт с общепринятыми нормами
прошлого.
При всех моих несомненных симпатиях к роману Михаила Ахманова,
у меня складывается впечатление, что он не вызовет большого резонанса -
ни читательского, ни общественного. Ахманов перенес действие своего
романа в весьма и весьма хронологически отдаленное будущее. Как было
подмечено еще в Древней Руси, "довлеет дневи злоба его" - то есть каждый
день гнетут свои заботы. И для нашего читателя образы столь далекого
будущего даже не сказка, позволяющая забыть о заботах дня (ибо в сказке
каждый, заранее соглашаясь с тем, что это небывальщина, именно поэтому
обычно с удовольствием следит за хитросплетениями судьбы героя, будучи
частенько не прочь подставить себя на его месте), а несбыточная мечта -
а значит и тоска о несбыточном. Тоски же нам и в нашей нынешней жизни
более чем хватает.
Что же касается социального резонанса, то "Ливиец" не
затрагивает никаких современных социальных конфликтов - именно в силу
того, что решение проблем современности выглядит в романе как уже заранее
данная предпосылка действия. И, соответственно, роман ничего не говорит
о том, как можно решать эти проблемы. Поэтому идеологический "мэйнстрим"
останется равнодушным - конечно, с некоторой ноткой неудовольствия: ну как
же, нет в будущем у Ахманова таких святых и естественных для сегодняшнего
идеологического обывателя вещей, как деньги, религия, преступность, грызня
за власть. Опровергнуть предложенную автором модель для них будет нелегко,
а признать - не захочется. И потому наиболее вероятной реакцией на этот
роман будет молчание. Уж больно он во всех смыслах неудобен. И именно
поэтому, я думаю, он заслуживает интереса с нашей стороны.
-----------------------------------------------------------------------
1. Маркс. К. Экономические рукописи 1857-1859 гг./Маркс К,
Энгельс Ф. Собр. Соч., 2-е изд. Т.46. М: ИПЛ, 1969, ч. I, с. 280; ч. II,
с. 110; ч. II, с. 221; ч. II, с. 35, ч. I, с. 476.
МОИ КОММЕНТАРИИ
Есть все же в жизни писателя счастливые моменты! Случаются они
тогда, когда читатель понял авторский замысел - как в данном случае
и произошло. Не так уж важно, как называть будущее, которое я описал,
коммунистическим или каким-то иным, не в политических терминах дело.
Я хотел изобразить своего рода "абсолютную утопию", время, когда
человечество достигнет божественного всемогущества без всяких оговорок.
В моем понимании это означает полную власть над Вселенной, над собственным
телом, судьбой и сроком жизни, и в этом отличие моего романа от книг
Ефремова и Стругацких. Мне было интересно подумать над тем, чем будут
занимать люди той эпохи - если, конечно, они останутся людьми. Я не
знаю, приблизимся ли мы когда-нибудь к обществу, описанному в "Ливийце",
но я глубоко убежден, что мы не должны жить так, как живем сейчас, и что
проекция нашего нынешнего мира, со всеми его конфликтами, жестокостью,
нетерпимостью, в будущее - бесперспективна. По этой причине я полагаю,
что фантасты, пугающие нас грядущими зверствами, должны призадуматься,
вспомнить про утопию и выдать хотя бы один раз что-то оптимистичное
и светлое. Слово имеет великую силу, и если писать о будущем как о
временах негодяев (Геворкян) или эпохе поножовщины (Клен, Володихин),
то вдруг такие времена наступят в самом деле.
|
